Уголовное судопроизводство: проблемы правового регулирования

В настоящее время все чаще слышны суждения о кризисных явлениях в правовом регулировании уголовно-процессуальной деятельности. Представляется, что основной причиной сложившегося положения является отсутствие у законодателя ясного видения концептуальной модели уголовно-процессуального законодательства

Автор: Володина Л.М.

1. Введение

Вопросы эффективности права, эффективности закона, эффективности реализации правовых предписаний анализируются с разных сторон. Взгляды российских ученых в этом плане все чаще обращаются к вопросам определенности права, стабильности правовой среды, к вопросам определенности и стабильности законодательства, стабильности действующих законов.

Сфера уголовного судопроизводства в условиях сложного периода развития общества и государства требует пристального внимания: уголовное судопроизводство - один из инструментов государственной власти, определяющий и характеризующий состояние и направления уголовной политики государства. Сегодняшнее состояние уголовно-процессуального законодательства многими учеными оценивается как кризисное. «Преодолевая» недостатки уголовно-процессуального закона, законодатель за период действия Уголовно-процессуального кодекса РФ (далее - УПК РФ) принял более 300 федеральных законов, направленных на изменение и дополнение его норм и институтов. Но усовершенствовать уголовно-процессуальный закон не удается: спонтанность и ситуативность этих изменений привели к возникновению значительного числа проблем и противоречий уголовно-процессуального регулирования.

О неблагополучии в сфере уголовного судопроизводства свидетельствует официальная статистика. Небезынтересно в связи с этим проследить некоторую динамику нарушений, допускаемых органами дознания и предварительного следствия, выявляемых органами прокуратуры. Так, за 2019 г. в порядке надзора органами прокуратуры выявлено 4646267 нарушений; из них при приеме, регистрации и рассмотрении сообщений о преступлениях - 3288445 нарушений; отменено 1857914 постановлений об отказе в возбуждении уголовного дела [1]. Согласно статистике за 2020 г. в порядке надзора за исполнением законов в досудебном производстве органами прокуратуры выявлено 5086896 нарушений, из них при приеме, регистрации и рассмотрении сообщений о преступлениях — 3401902 нарушений, отменено 1809511 постановлений об отказе в возбуждении уголовного дела [2]. За 9 месяцев 2022 г. на досудебных стадиях уголовного судопроизводства выявлено более 2, 9 млн нарушений, что на 2, 3% больше, чем за аналогичный период 2021 г. [3]

Приведенные статистические данные говорят о многом и прежде всего о стабильном увеличении числа допускаемых органами расследования нарушений. Следует заметить при этом, что постановления об отказе в возбуждении уголовного дела на практике могут выноситься многократно, вновь отменяться по результатам надзорной деятельности прокуратурой: подобного рода «взаимодействие» может продолжаться до бесконечности (закон не устанавливает специальных требований и временны́х ограничений), вплоть до истечения сроков давности привлечения к уголовной ответственности. Учитывая, что ежегодно половина зарегистрированных преступлений остаются нераскрытыми в связи с неустановлением лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого [4], значительная часть потерпевших не имеет вообще какой-либо возможности защиты нарушенных прав и возмещения причиненного преступлением вреда. Проблемы обеспечения прав потерпевших, доступа потерпевших к правосудию не один раз были предметом обсуждения Конституционного Суда РФ [5].

Одной из гарантий прав участников уголовного судопроизводства является институт обжалования. Анализируя процессуальный механизм судебного рассмотрения жалоб на действия и решения властных субъектов уголовного процесса, адвокаты обращают внимание на неэффективность ст. 125 УПК РФ в силу пассивности суда: «Суд боится в данном случае оказаться “несостязательным”, склониться на чью-либо сторону». «Рассмотрение жалобы судом сводится к стандартным судебным заклинаниям: “постановление вынесено надлежащим лицом в пределах компетенции”, “суд не вправе входить в рассмотрение вопроса о фактических обстоятельствах”…». «Этими заклинаниями суд защищает не заявителя и даже не следователей, а себя — от вышестоящих судов и от возможной отмены своих собственных постановлений» [6].

Федеральным законом от 29 декабря 2022 г. № 608-ФЗ «О внесении изменений в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации» [7] увеличен срок с пяти до 14 суток, в течение которого судья должен приступить к рассмотрению жалобы в судебном заседании. Едва ли это нововведение послужит изменению сложившейся ситуации. Более того, увеличение срока рассмотрения жалобы для лиц, обжалующих, например, решения о применении мер пресечения, иных мер уголовно-процессуального принуждения, отказ в возбуждении уголовного дела, связанные с ограничением конституционных прав человека, не вяжется со смысловым пониманием сущности института жалобы как инструмента своего рода скорой помощи.

2. Постановка проблемы

Критика УПК РФ с момента его принятия в декабре 2001 г. со стороны ученых была достаточно жесткой. Принятый закон еще до введения его в действие был подвергнут ряду изменений. Интересен в связи с этим генезис негативной оценки отдельных положений действующего уголовно-процессуального закона.

Основным «раздражителем» представителей юридической общественности, не входящих в круг почитателей вновь принятого закона, являлся отказ от ряда концептуально значимых, традиционно российских уголовно-процессуальных понятий, в том числе отказ от некоторых принципов уголовного процесса, казалось, являвшихся непоколебимыми с позиций исторического развития российского уголовного процесса.

Наиболее болезненно были восприняты отказ от принципов всесторонности, полноты и объективности исследования обстоятельств дела, от принципа публичности уголовного процесса, отказ от закрепления задач уголовного процесса, отказ от понятия истины как цели доказывания в угоду гипертрофированному пониманию роли состязательности в уголовном процессе. Отторжение важных для нас постулатов судопроизводства сопровождалось внедрением в уголовно-процессуальный закон чужеродных элементов, присущих англо-саксонской правовой школе. Законодателя упрекали в либерализации уголовно-процессуального законодательства, а точнее, в «радикализме, в либерализме в его современном российском варианте», явившемся одной из причин кризиса уголовной политики [8].

Критике подвергались «бессистемность в разработке законодательства, несогласованность между различными законодательными актами», «практика конструирования отсылочных норм», законодателя обвиняли в «извращении содержания публичных интересов в рассматриваемой сфере», отстаивая при этом точку зрения на важную роль уголовного процесса как инструмента борьбы с преступностью, подчеркивая необходимость понимания значения уголовного процесса как значимого средства общей и частной превенции [9].

С течением времени критика отдельных аспектов уголовно-процессуального закона некоторым образом была приглушена. Множились диссертационные исследования по проблемам принципа состязательности. Некоторые ученые утверждали, что в идеале состязательность должна в полной мере охватить и досудебные стадии процесса, а не только судебное производство. Иные обнаружили действие принципа состязательности даже в стадии возбуждения уголовного дела [10]. Постепенно возрастал круг ученых, смирившихся с отказом от принципа всесторонности, полноты и объективности исследования обстоятельств уголовного дела, вырос круг сторонников отказа от истины в уголовном процессе. Все меньше стали обращать внимание на несоответствующую Конституции РФ формулировку ч. 2 ст. 1 УПК РФ, включившую общепризнанные принципы и нормы международного права, и международные договоры в систему российского законодательства.

Уже не столь часто стал привлекать критическое внимание институт особого порядка принятия решения, регламентированный гл. 40 УПК РФ. И если в самом начале практика была достаточно осторожна в его применении, то ныне его применение составляет значительный процент от общего числа рассматриваемых и разрешаемых судом уголовных дел: «вот такое правосудие мы имеем в настоящее время по значительному большинству (80–85%) уголовных дел», — констатируют ученые [11]. Вследствие этого практически огромное количество уголовных дел разрешается в условиях отказа от исследования фактических обстоятельств и доказательств по уголовному делу. В соответствии с ч. 8 ст. 316 УПК РФ анализ доказательств и их оценка в приговоре не отражаются. Это ли не оправдание отказа от установления истины по уголовному делу.

В ходе обсуждения вопроса о внедрении в уголовно-процессуальный закон этого аналога судебной практики, существующей в США, именуемой «сделкой о признании вины», в России в конце 1990-х гг. были опубликованы статьи известного американского ученого, профессора права Сент-Луисского университета Стивена Теймана, давшего полную характеристику названному институту. Предостерегая нас от поспешных выводов и решений, он обращался к суждению известного американского историка уголовного права Джона Лангбейма, считавшего, что «сделки о признании вины» заменили собой пытку как способ принудить подозреваемого к самооговору» [12]. Однако доводы ученого не затронули нашу национальную уголовно-процессуальную генетическую память.

Уже в наше время известный американский ученый, доктор права, профессор Уильям Пицци, анализируя в своем научном труде «Судопроизводство без истины» недостатки судебной системы США, пишет: «Сильная судебная система должна уделять первоочередное внимание установлению истины и упорно стремиться к достижению этой цели. …Когда страна имеет слабую и дорогую судебную систему, она вынуждена принять любую сделку о признании вины, чтобы избежать судебных процессов», и замечает, иронизируя: «Судья не хочет задавать слишком много вопросов о сути преступления, а прокуроры и адвокаты тем более этого не хотят, потому что это может вызвать вопросы о правильности сделки о признании вины в умах тех, кто участвует в деле» [13]. А мы лукавим, закрывая на это глаза.

3. Тенденции современного уголовно-процессуального нормотворчества и некоторые вопросы уголовной политики

Закон как заслон, обещающий государственную защиту, должен действовать таким образом, чтобы действительность, им регулируемая, предоставляла стабильное ощущение справедливости, реальность защиты. Но, к сожалению, оправданность ожиданий, связываемых с законом как эталоном долженствования, обеспечивающим защиту, оставляет желать лучшего. К примеру, по данным одного из социологических опросов, проведенного в 2018 г. Национальной юридической службой АМУЛЕКС, треть опрошенных не отстаивают свои права, и основная причина этого - отсутствие веры в результат каких-либо действий (47%); другая причина — необходимость дополнительных усилий и затрат (финансовых, временных и т. д. ) - 25%; третья причина — это могло навлечь еще больше неприятностей (13%) [14].

Доверие к закону и деятельности правоохранительной системы - важный показатель продуманности правовой политики государств, в том числе уголовной политики. Этому служит прежде всего правовая определенность правового регулирования. Не ставя целью в рамках данной статьи внедрение в дискуссионное обсуждение понимания и значимости категории «правовой определенности», обратимся к содержанию этого терминологического словосочетания с позиции Конституционного Суда РФ, сформулированной в постановлении от 5 февраля 2007 г. № 2-П [15], где правовая определенность рассматривается как общеправовое начало, предполагающее в том числе стабильность правового регулирования. Нет необходимости пояснять значение этого требования, обращенного к законодателю, как одного из критериев оценки качества действующих законов.

Изменения действующих законов неотвратимы в силу развития общественных отношений, и это отвечает другому непреложному требованию качества закона — его соответствия реалиям общественно-экономического развития. Но правотворческая деятельность требует глубокого анализа состояния и тенденций развития общественных отношений, прогнозирования, а не сиюминутных решений, продиктованных нередко лоббистскими интересами. Ныне законотворчество в сфере уголовно-процессуальных отношений — процесс метаний, доходящих до абсурда.

Таковы известные всем изменения регламентации процессуального положения прокурора в уголовном судопроизводстве, то предоставляющие ему широкий круг полномочий, предполагающих обязательность согласия прокурора на возбуждение любого уголовного дела, то резко ограничивающие его полномочия, то возвращающие часть из них; ставшие закономерно-периодическими изменения регламентации стадии возбуждения уголовного дела, то включающие в систему проверочных действий отдельные следственные действия, то устраняющие их и вновь возвращающие и т. п.

Поспешность и непродуманность уголовно-процессуального законотворчества привела к парадоксальным явлениям, связанным с внедрением в закон весьма противоречивых нововведений.

Так, перечень возможных ныне на стадии возбуждения уголовного дела следственных действий включает освидетельствование (ч. 1 ст. 144 УПК РФ). Данное следственное действие предполагает осмотр тела живого человека. Однако до возбуждения уголовного дела лица, вовлекаемые в уголовно-процессуальные правоотношения, не являются участниками уголовного процесса в силу предписаний закона и, следовательно, не обладают соответствующими правами, которые обеспечили бы защиту их законных интересов. Правда, ч. 1 ст. 179 УПК РФ, регламентирующая порядок производства названного следственного действия, ныне (в соответствии с изменениями) включает оговорку о том, что освидетельствование в случаях, не терпящих отлагательств, может быть произведено до возбуждения уголовного дела. Но что эта оговорка меняет в реальности для человека, вовлеченного вольно или невольно в орбиту уголовно-процессуальной деятельности?

Вероятно, имея в виду эту сложившуюся ситуацию, законодатель в 2015 г. вносит в закон еще одно изменение: в ст. 144 УПК РФ вводится часть 1. 1, в которой говорится о том, что «лицам, участвующим в производстве процессуальных действий при проверке сообщения о преступлении, разъясняются их права и обязанности, предусмотренные настоящим Кодексом», и дается перечень некоторых прав общего характера. Одно остается не ясным: кто они, эти лица, по своему процессуальному положению, тем более что основания их вовлечения в сферу уголовного судопроизводства различны.

Сложившееся в уголовном судопроизводстве положение, по оценке ученых, влечет за собой «серьезные последствия для судебно-следственной практики, которые можно называть не иначе, как кризисными» [16]. Анализируя проблемы качества современного предварительного расследования, профессор Е. П. Ищенко обращает внимание на бюрократизацию предварительного расследования, его громоздкость, замечая при этом, что борьба за соблюдение формы приобрела в современном уголовном процессе самодовлеющий характер, подменяющий собой истинные цели расследования [17].

Вместе с тем в связи с потоком изменений и дополнений УПК РФ возникли проблемы соотношения отдельных норм и институтов уголовного и уголовно-процессуального права. В ходе обсуждения данного вопроса обращается внимание на проблемы рассогласованности правового регулирования отдельных норм институтов освобождения от уголовной ответственности и прекращения уголовного дела, при этом справедливо замечено, что в отдельных случаях уголовно-процессуальный закон берет на себя функции материального права [18]. В трудах других ученых отмечается, что уголовный закон не всегда четко реагирует на изменения уголовно-процессуального закона [19]. Хотя в этом случае точнее следовало бы говорить о необходимости согласования вносимых законодателем изменений и дополнений в названные законы.

Нестабильность уголовно-процессуального законодательства вызывает обеспокоенность не только с точки зрения согласованности содержания вносимых изменений, но и с позиции юридической техники. В числе проблем, порожденных бесконечным «обновлением» законодательства, проблема казуистичности правовой регламентации. Проблема эта обсуждается как в теории права, так и в научных исследованиях отраслевого характера. В научных трудах по уголовному праву ученые замечают: «Мы все ближе и ближе подходим к “случайному праву” или, иначе говоря, праву случая» [20]. Отмечается, что означенная проблема связана с вопросами допустимости пределов и проявлений излишней казуистичности правового регулирования [21]. Действительно, при обращении к отдельным новеллам уголовного закона невольно возникает мысль о возвращении в эпоху зарождения первых правовых предписаний, возникновение которых диктовал случай.

В уголовно-процессуальном законе мы также сталкиваемся в целом ряде случаев с явлениями казуистичности правового регулирования. Примером подобного рода в уголовном судопроизводстве является институт прекращения уголовных дел, где нескончаемое дробление нереабилитирующих оснований прекращения осуществляется за счет дополнительного включения какого-либо незначительного элемента, по сути своей, вполне охватываемого уже имеющимися основаниями прекращения.

Однородность общественных отношений, регулируемых законом в этом случае, очевидна. Речь идет о праве государства освободить лицо от уголовной ответственности, которое по смыслу закона может быть реализовано при определенных условиях и выполнении определенных требований. Важными условиями для всех этих оснований во взаимосвязи уголовного и уголовно-процессуального законов является совершение преступления небольшой или средней тяжести и совершение преступления впервые.

Растущее количество нереабилитирующих оснований с многочисленностью повторов в регламентации условий прекращения уголовных дел с точки зрения юридической техники осложняют выбор оснований для прекращения дела в практике правоприменения. Процессуальный порядок прекращения уголовных дел требует унификации. В законе должен быть четко и последовательно установлен, во-первых, общий порядок прекращения уголовного дела, во-вторых, определены раздельные требования к процедурам прекращения дела по основаниям реабилитирующего и по основаниям нереабилитирующего характера.

Регламентация порядка прекращения уголовных дел по нереабилитирующим основаниям должна включать общие положения, устанавливающие однородные требования к процессуальному порядку прекращения уголовных дел по этим основаниям в соответствии с материально-правовым смыслом (назначением) института освобождения от уголовной ответственности, устранив, таким образом, повторы ряда совпадающих условий по различным видам нереабилитирующих оснований, требуемых для принятия решения.

Важно при этом предусмотреть дополнительные гарантии прав потерпевшего. Одной из таких гарантий могло бы быть включение в закон нормы, регламентирующей порядок внесения прокурором заключения по вопросам обеспечения возмещения вреда потерпевшему. Известно, что при прекращении уголовных дел нередко вопросы возмещения причиненного потерпевшему вреда остаются без надлежащего контроля, и закон не содержит требований, касающихся учета позиции прокурора по данному вопросу. Следует, на наш взгляд, пересмотреть и существующий ныне «набор» нереабилитирующих оснований прекращения уголовных дел, множественность которых для правоприменителя нередко является камнем преткновения.

Означенные недоработки уголовно-процессуального регулирования порядка прекращения уголовных дел являются предметом постоянного обсуждения, в том числе и неоднократного авторского анализа в связи с соответствующими во времени изменениями уголовно-процессуального закона. Обоснование необходимости изменений закона по ряду отмеченных недостатков и конкретные предложения автора изложены в ранее изданных научных трудах [22].

Не вполне ясна позиция законодателя о внедрении в свое время в ст. 73 УПК РФ п. 8, касающегося установления обстоятельств, связанных с конфискацией имущества. Процесс познания реальной действительности, облеченный в уголовно-процессуальную форму, предполагает установление обстоятельств, характеризующих элементы состава преступления как собирательного понятия, охватывающего общие, имманентно присущие преступлению признаки, а также некоторые обстоятельства, влияющие на назначение наказания, равно касающиеся любого состава преступления.

Предмет доказывания — своеобразная модель, базовое собирательное понятие, которое дает ориентиры в поиске соответствующей предположительной квалификации деяния доказательственной информации. Включенный в предмет доказывания п. 8 (с последующими изменениями редакции) касается частного случая применения одного из видов дополнительного наказания, имеющего «странную судьбу», связанную то с удалением его из уголовного закона, то с возвращением на определенных условиях. Но разве преступное завладение имуществом или способ получения преступного дохода не являются обстоятельствами, входящими в характеристику конкретных составов преступлений и, следовательно, подлежащими обязательному доказыванию по уголовному делу?

В своем постановлении Конституционный Суд РФ четко указал: п. 1 ст. 307 УПК РФ прямо относит описание преступного деяния, включая последствия преступления, к содержанию описательно-мотивировочной части обвинительного приговора, а часть первая ст. 73 УПК РФ признает подлежащими доказыванию обстоятельствами наряду с событием преступления (п. 1) характер и размер вреда, причиненного преступлением (п. 4) [23].

Вызывает вопросы позиция законодателя, связанная с дополнениями ст. 140 УПК РФ частями третьей и четвертой, в которых он оговаривает частные ситуации, касающиеся отдельных видов преступлений, подсказывая правоприменителю, что в конкретных случаях не может служить основанием для возбуждения уголовного дела.

В первом случае речь идет о факте представления специальной налоговой декларации в соответствии с Федеральным законом «О добровольном декларировании физическими лицами активов и счетов (вкладов) в банках и внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации».

Во втором случае законодатель обращает внимание на то, что «не может служить основанием для возбуждения уголовного дела о преступлениях, предусмотренных ст. 228. 1 и ст. 228. 4 УК РФ в части незаконного сбыта наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов, растений, содержащих наркотические средства или психотропные вещества, прекурсоров наркотических средств или психотропных веществ, растений, содержащих прекурсоры наркотических средств или психотропных веществ либо их частей, содержащих прекурсоры наркотических средств или психотропных веществ, сам факт нахождения лица в состоянии наркотического опьянения или обнаружения в теле человека наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов в отсутствие достаточных данных, указывающих на факт их передачи в нарушение положений Федерального закона от 8 января 1998 г. № 3-ФЗ “О наркотических средствах и психотропных веществах”».

Следуя логике законодателя, рассматриваемую статью УПК можно дополнять до бесконечности, ибо казусы, предоставляемые практикой правоприменения, безграничны. Кроме того, за многократностью повторения употребляемых в новелле терминов теряется собственно смысловое содержание нормы. Повторяемость эта могла бы быть в значительной степени сокращена при более обдуманном варианте изложения.

К примеру, можно было в одной фразе объединить «растения и их части, содержащие прекурсоры наркотических средств или психотропных веществ». Это равным образом относится и к соответствующим нормам Уголовного кодекса РФ, содержащим подобный перечень. Примеры означенной тенденции можно продолжить, они касаются регламентации отдельных следственных действий, перечня персоналий по уведомлению о задержании и т. д.

Изменения содержания ст. 280 УПК РФ, касающиеся разграничения несовершеннолетних свидетелей и потерпевших по возрастным группам до семи лет, от семи до 14 и старше 14 лет, безусловно, по мысли законодателя, были направлены на группирование названных несовершеннолетних участников уголовного процесса для того, чтобы обеспечить высокую степень защищенности детей в рамках предусмотренных законом процедур для получения интересующей правоприменителя информации. Однако предложенная законодателем система разграничения уровней развития ребенка с позиции психологической науки наводит на вопрос: а может быть, периодизацию возрастных категорий названных участников процесса следует дополнить, поскольку в психологии по этому вопросу имеет место массив критериев разграничения возрастных групп несовершеннолетних.

Существуют периодизации по внешнему критерию, связанному с процессом психического развития ребенка (стадия раннего детства - до трех лет, стадия дошкольного возраста от трех до шести лет, стадия начального школьного образования от шести до 12 лет и т. д. ), имеют место периодизации по различным внутренним возрастным критериям на основе какой-либо одной из сторон детского развития и т. п. [24] Суждения психологов относительно протяженности допроса несовершеннолетних практически единодушны: продолжительность допроса, особенно малолетних потерпевших, должна быть: для детей трех - пяти лет около 15 - 20 минут, для детей пяти - семи лет - в пределах 20 - 25 минут; для детей семи - 10 - чуть больше [25].

Возможно, в этом случае продуктивнее было бы ввести норму общего характера, содержащую соответствующий запрет с одновременным понижением продолжительности допросов в соответствии с научными исследованиями психологов и с оговоркой необходимости решения вопроса о продолжительности допроса в каждом конкретном случае в соответствии с рекомендациями участвующего в допросе психолога.

Понимание логики развития российского правового регулирования пошатнулось: законодатель все чаще регламентирует отношения ситуативной значимости. Проблема возникла не случайно. Казуистический характер правового регулирования — имманентное свойство англо-американской правовой системы, связанное с формированием судебных прецедентов, выводимых из судебных решений. Механизм правового регулирования, лишенный качества абстрактных обобщений, не может не содержать противоречивых правовых законоположений. В начале века в эйфории «братания с Западом», опираясь на его «помощь», в трудных условиях поиска мы оказались втянутыми в этот процесс. Некоторые ученые даже сетовали на то, что сближение наших правовых систем «пока не сопровождается адекватными изменениями правового сознания людей, их правовых ценностей, мотивов, используемых для регулирования их деятельности» [26].

Как важно бы помнить суждения замечательных российских ученых, отстаивавших предпочтения исторического развития России, самобытность российской культуры и правовой культуры, в частности. Выдающийся русский мыслитель И. А. Ильин был твердо убежден: России нужно правосознание, национальное по своим корням, и призывал творить русскую самобытную духовную культуру [27].

Конечно, в оценке форм правового регулирования нет единообразия. Так, критикуя тенденцию избыточности законотворчества в современном обществе, известный итальянский правовед и общественный деятель Бруно Леони, сравнивая правовые системы, анализируя состояние законодательства в странах континентальной Европы, отдает приоритет праву, в основе которого лежит интерпретация юристов (судей), как более гибкому, более надежному, предоставляющему свободу выбора [28]. Но так ли это?

Уильям Пицци, имя которого уже упоминалось в статье, в противовес суждению Бруно Леони обосновывает противоположную позицию, считая, что «правила уголовного судопроизводства США чрезвычайно детальны», и иронично замечает при этом: «У нас есть одна слабость: мы страдаем процессуальной наркоманией и всегда предпочитаем предусмотреть в законе как можно больше процессуальных правил и процедур» [29]. Подводя итоги анализа англосаксонской состязательности, ученый делает вывод: «Отправной точкой должна быть судебная система, которая в большей степени сосредоточена на истине и гораздо меньшее внимание уделяет процессуальным игрищам, победам и поражениям» [30].

Проблема казуистичности правового регулирования напрямую связана с вопросами избыточности правового регулирования, или одной из сторон «юридификации», касающейся излишней детализации правового регулирования. В правовой науке юридификация рассматривается и как правовое явление, все более вторгающееся во многие сферы общественной жизни, как неконтролируемое «правовое загрязнение», оказывающее разрушительное воздействие на общественные институты. Понимание современных процессов юридификации как сложного социально-правового явления, оцениваемого не только с негативной, но и с позитивной стороны, требует глубокого осмысления и анализа. На исследования общетеоретического характера должны откликнуться отраслевые правовые науки.

4. Заключение

В одном из своих постановлений Конституционный Суд РФ указал: «Из конституционных принципов правового государства, справедливости и равенства всех перед законом и судом вытекает обращенное к законодателю требование определенности, ясности, недвусмысленности правовой нормы и ее согласованности с системой действующего правового регулирования» [31].

Современное состояние уголовного и уголовно-процессуального правового регулирования есть не что иное, как серьезный сигнал кризиса уголовно-правовой, уголовно-процессуальной и уголовной политики в целом. Важно понимать, что правовое регулирование должно учитывать взаимодействие права и регулируемых им общественных отношений, имея в виду, что право не только регулятор общественных отношений (как неукоснительное требование определенного порядка в обществе), но в своем развитии оно является одновременно инструментом, воздействующим и на развитие общества, на развитие правосознания. Есть ли необходимость говорить здесь о проблеме доверия российской судебно-правоохранительной системе?

Понимание значимости этого обстоятельства требует осознания более глубокого, профессионального подхода к нормотворчеству, к вопросам формирования законодательного корпуса. Правовая норма, формулируя то или иное правило, должна иметь четкую, завершенную форму, отвечающую требованиям логики, юридической техники, а главное — быть понимаемой не только правоприменителем, но и каждым, кто столкнулся с правовым предписанием, попав в орбиту уголовной юрисдикции.

Следует помнить, что уникальность, своеобразие национальной правовой культуры — богатство, накопленное за многовековую историю развития страны, к которому мы должны относиться с уважением, умножая и развивая его. Российский законодатель совершил ошибку, пытаясь соединить несоединимое: ассимиляция процессуальных правил и процедур, совершенно различных по своей природе правовых систем, невозможна.

В российском юридическом сообществе существует понимание необходимости разработки нового уголовно-процессуального закона. Разработка концептуальных основ закона должна базироваться на предпочтениях российской правовой школы, тяготеющей к континентальной правовой семье, на ее традициях, с учетом российского историко-правового наследия, осознания российских ценностных ориентаций, и требует прежде всего обсуждения принципиальных начал уголовного судопроизводства, его целей и задач.

Литература

1. См.: Официальный сайт Генеральной прокуратуры Российской Федерации. URL: http: // genproc. gov. ru (дата обращения: 21. 11. 2020).
2. См.: Официальный сайт Генеральной прокуратуры Российской Федерации. URL: http: // genproc. gov. ru (дата обращения: 17. 11. 2021).
3. См.: Результаты деятельности органов прокуратуры Российской Федерации за январь — сентябрь 2022 года. URL: https: //epp. genproc. gov. ru/web/gprf/activity/ statistics/ofice/result? item=69162022 (дата обращения: 21. 11. 2022).
4. См.: Состояние преступности в России за январь — декабрь 2020 г. URL: https: //clck. ru/N65wq (дата обращения: 13. 04. 2021).
5. См., например: Судебная практика. «Правовые позиции КС РФ по отдельным вопросам. Право потерпевших от преступлений на доступ к правосудию в досудебных стадиях уголовного процесса». URL: https: //apkrfkod. ru/pract/ pravovye-pozitsii-ks-rf-po-otdelnym-voprosam-pravo-poterpevshikh-ot-prestuplenii-na-dostup-k-pravosudiiu-v-dosudebnykh-stadiiakh/ (дата обращения: 11. 01. 2023).
6. Пилипенко А. Системный сбой УПК. URL: // https: //advstreet. ru/columns/ (дата обращения: 15. 01. 2023).
7. Федеральный закон от 29 декабря 2022 г. № 608-ФЗ «О внесении измене-ний в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации» // СПС «КонсультантПлюс».
8. См., например: Алексеев А. И., Овчинский В. С., Побегайло Э. Ф. Российская уголовная политика: преодоление кризиса: Монография. М., 2006. С. 7–77.
9. См., например: Алексеев А. И., Овчинский В. С., Побегайло Э. Ф. Российская уголовная политика: преодоление кризиса: Монография. М., 2006. С. 7–77.
10. См., например: Тушев А. Роль прокурора в реализации принципа состязательности в уголовном процессе // Российская юстиция. 2003. № 4. С. 33–35; Токарева Е. В., Тришкина Е. А. Проблемы, связанные с реализацией принципа состязательности сторон в стадии возбуждения уголовного дела // Современные проблемы науки и образования. 2015. № 2-1. URL: https: //science-education. ru/ru/article/ view? id=21062 (дата обращения: 30. 01. 2023).
11. Рамазанов Т. Б. Кризисные проявления в уголовном судопроизводстве // Судебная власть и уголовный процесс. 2019. № 4. С. 14.
12. См., например: Тейман С. Сделка о признании вины или современные фор-мы судопроизводства: по какому пути пойдет Россия? // Российская юстиция. 1998. № 10. С. 35–37.
13. Пицци У. Судопроизводство без истины: почему наша система уголовного судопроизводства стала дорогой ошибкой и что нам необходимо сделать, чтобы восстановить ее / Пер. с англ. Д. А. Печегина; под ред. М. А. Кудратова. М., 2019. С. 171, 243, 204–206.
14. Правовая грамотность россиян. Национальная юридическая службы АМУЛЕКС. Исследование правовой грамотности россиян — 2018. URL: https: // amulex. ru/pravovaya-gramotnost-rossiyan? ysclid=le718je63352901757 (дата обращения: 10. 02. 2023).
15. Постановление Конституционного Суда РФ от 5 февраля 2007 г. № 2-П «По делу о проверке конституционности положений статей 16, 20, 112, 336, 376, 377, 380, 381, 382, 383, 387, 388 и 389 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации в связи с запросом Кабинета Министров Республики Татарстан, жалобами открытых акционерных обществ “Нижнекамскнефтехим” и “Хакасэнерго”, а также жалобами ряда граждан» // СЗ РФ. 2007. № 7. Ст. 932.
16. Рамазанов Т. Б. Кризисные проявления в уголовном судопроизводстве // Судебная власть и уголовный процесс. 2019. № 4. С. 11.
17. См.: Ищенко П. П., Ищенко Е. П. Ключевые проблемы уголовного судопроизводства // Lex Russica. 2016. № 9. С. 230–241; Ищенко Е. П. К проблеме ка-чества предварительного расследования преступлений // Lex Russica. 2017. № 5. С. 120–133.
18. См.: Сумин А. А. Некоторые проблемы коллизий уголовного и уголовно-процессуального законов // Вестник Московского университета МВД России. 2013. № 2. С. 15–18; Коршунов А. В., Забавко Р. А. О существующих противоречиях УК и УПК. URL: // https: //wiselawyer. ru/poleznoe/79475-sushhestvuyushhikh-protivor (дата обращения: 23. 12. 2022).
19. См.: Трухачев В. В., Белоконь Г. Г. Согласованность Уголовного кодекса Российской Федерации и Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации: предложения по изменению законодательства // Вестник ВГУ. Серия: Право. 2019. № 3. С. 247–249.
20. Шебанов Д. В., Долгих И. П., Терещенко Л. С. Казуальность норм уголовного законодательства: проблема и пути ее решения // Современное право. 2014. № 6. С. 107.
21. См.: Репьев А. Г. Пределы казуистичности в правотворческом процессе: упущения регламентации общественных отношений и риски правового усмотрения // Философия права. 2021. № 3 (98). С. 45.
22. См., например: Володина Л. М. Назначение уголовного судопроизводства и проблемы его реализации. М., 2018. С. 239–270.
23. Постановление Конституционного Суда РФ от 17 апреля 2019 г. № 18-П «По делу о проверке конституционности части первой статьи 73, части первой статьи 299 и статьи 307 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданки И. В. Янмаевой». URL: //https: //www. garant. ru/ (дата обращения: 15. 02. 2023).
24. См., например: Эльконин Д. Б. К проблеме периодизации психического развития в детском возрасте // Вопросы психологии. 1971. № 4. С. 6–20.
25. 25 См., например: Коченов М. М., Осипова Н. Р. Психология допроса малолетних свидетелей: Метод. пособие. М., 1984. URL: // http: //yurpsy. com/files/ucheb/ (дата обращения: 17. 02. 2023).
26. Бычкова Е. В. Правовая культура в англосаксонской правовой семье: Теоретико-правовое исследование: Автореф. дисс. … канд. юрид. наук. Волгоград: Волгогр. акад. МВД России 2003. С. 4.
27. См.: Ильин И. А. Теория права и государства / Под ред. В. А. Томсинова. 2-е изд., доп. М., 2014. С. 310–540.
28. См.: Леони Б. Свобода и закон. М., 1991. С. 14–23.
29. Пицци У. Указ. соч. С. 12–14. 30 Там же. С. 171.
30. Постановление Конституционного Суда РФ «По делу о проверке конституционности абзаца второго ст. 1 Федерального закона “О садоводческих, огороднических и дачных некоммерческих объединениях граждан”» // Вестник Конституционного Суда РФ. 2008. № 3.

Опубликовано: Труды Института государства и права РАН. 2023. Том 18. № 4.