Уголовная ответственность за подстрекательскую деятельность «потерпевшего»

Поведение потерпевшего в формировании и развитии преступления может варьировать «от противодействия этому преступлению через его допущение до активного способствования и даже провокации последнего». Среди провоцирующего поведения особое место занимает такая его разновидность как подстрекательство.

Автор: Сумачев А.В.

В специальной литературе неоднократно отмечалось, что поведение жертвы (потерпевшего) в формировании и развитии преступления может варьировать «от противодействия этому преступлению через его допущение до активного способствования и даже провокации последнего»[1]. Среди провоцирующего поведения особое место занимает такая его разновидность как подстрекательство (в смысле ч. 4 ст. 33 УК РФ). Именно на видах подстрекательской деятельности, характеризующих волеизъявление человека на причинение вреда собственным интересам со стороны третьих лиц («согласии лица»), мы хотим заострить внимание.

В рамках данного вопроса можно выделить ряд типичных ситуаций, «выставляющих» согласие в виде подстрекательской деятельности. Но здесь весьма тонкой является грань между уголовно-нейтральной сущностью согласия (когда согласие выступает обстоятельством, исключающим преступность деяния) и уголовно-значимой сущностью такового (когда согласие дает «толчок» совершению преступления). Разница эта лежит в плоскости качества нарушаемого частного права и способа его нарушения. Именно с этих позиций и следует, на наш взгляд, подходить к вопросу о названном выше значении «согласия лица» в уголовном праве.

Анализ уголовного законодательства позволяет определить объем прав частных лиц, подлежащих уголовно-правовой охране, – это: право на жизнь, право на телесную неприкосновенность, право на свободу, честь и достоинство, половую свободу и половую неприкосновенность, конституционные права и свободы, семейные, а равно имущественные права. В данной статье мы также будем придерживаться обозначенной классификации.

Итак, среди основных прав человека наиболее важным является право на жизнь. Как было точно подмечено: «Право на жизнь имеет несколько аспектов, в том числе право на сохранение жизни (индивидуальности) и право на распоряжение жизнью»[2]. В свою очередь, распоряжение этим правом возможно двояким способом. С одной стороны, лишение жизни самого себя (суицид), с другой – согласие на лишение жизни со стороны третьего лица (разновидностью которого является эвтаназия).

Первое из них не признается преступным в современном законодательстве практически всех стран[3]. Относительно согласия на лишение жизни со стороны третьих лиц, законодательство различных государств решает эту проблему по-разному. Одни страны не признают эвтаназию преступной (естественно, при соблюдении некоторых процедур) (Нидерланды); другие – лишение жизни с согласия вообще (включая эвтаназию) признают в качестве привилегированного вида убийства (со смягчающим обстоятельством) (Германия, Испания и др.); третьи – относят любые случаи причинения смерти с согласия к обычному убийству (Франция, Швеция и др.).

Российская историческая практика в дооктябрьский период 1917 г. признавала убийство с согласия в качестве привилегированного вида (ст. 455 Уголовного уложения 1903 г.). Первый Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. содержал специальное примечание к ст. 143, в соответствии с которым «убийство, совершенное по настоянию убитого из чувства сострадания, не карается»[4]. Однако уже спустя несколько месяцев данное примечание было исключено из уголовного законодательства, а такого рода убийство стало рассматриваться как обычное. Такое положение сохраняется до настоящего времени. Это законодательное решение среди различных специалистов имеет ряд сторонников[5] и противников[6].

Безусловный запрет эвтаназии (и в том числе любых видов лишения жизни с согласия лица) с нашей точки зрения является обоснованным. Соответственно, выражение согласия на причинение смерти со стороны третьих лиц должно расцениваться как подстрекательская к убийству деятельность. В случаях несостоявшегося (либо неудавшегося) убийства целесообразно ставить вопрос об уголовной деятельности выразителя согласия на основании правил, определенных ч. 5 ст. 34 УК. И здесь, при решении вопроса об уголовной ответственности такого лица, факт причинения ему вреда (например, при неудавшемся покушении) не должен выступать своеобразной амнистией[7].

Наибольшие споры в теории уголовного права вызывает вопрос о значении согласия при причинении вреда здоровью со стороны третьих лиц. Так, в свое время, И.Я. Фойницкий отмечал, что «… повреждения, нанесенные с согласия пострадавшего, не преступны, ибо отказ от блага телесной неприкосновенности возможен»[8]. Относительно этой проблемы Н.С. Таганцев пишет: «Согласие уничтожает ответственность во всех тех случаях, где главную роль играет не физическое страдание, а нравственное, насилие над личностью, нарушение личной неприкосновенности: нельзя допустить уголовной ответственности лица, отодравшего кого-либо за уши или ударившего по спине, как скоро он сделал это по просьбе или с дозволения пострадавшего. Остаются, следовательно, более тяжкие повреждения организма – увечье, расстройство здоровья»[9].

Таким образом, критерием разграничения преступного и непреступного посягательства на телесную целостность Н.С. Таганцев определял исходя из различия нравственной и физической направленности деяния. При посягательствах на телесную неприкосновенность в целях причинения нравственных страданий согласие уничтожает преступность деяния. Если же цель иная – причинение физических страданий – деяние следует признавать преступным. Хотя сам Н.С. Таганцев не признавал этот тезис абсолютным, приводя в качестве аргумента действия врача в процессе переливания крови, проведения научных опытов и т.п.[10].

Ученые советского периода также неоднозначно подходили к решению этой проблемы, прежде всего потому, что вред здоровью (телесные повреждения) может быть различным по степени своей тяжести. И.И. Слуцкий говорил о преступности причинения тяжких телесных повреждений[11], Э.Я. Немировский и А.А. Жижиленко – об отсутствии противоправности при их причинении с согласия[12], А.А. Пионтковский, П.А. Дубовец, Н.И. Загородников, А.Н. Красиков связывали преступность (непреступность) таковых исходя из социальной полезности или вредности цели нанесения тяжких телесных повреждений[13]. Схожую с А.Н. Красиковым позицию занимает Л.Л. Кругликов. Он, в частности, пишет: «Согласие лица на причинение вреда его здоровью не исключает уголовной ответственности причинителя, за некоторыми изъятиями (правомерное медицинское вмешательство; участие в спортивных соревнованиях, связанных с физическим контактом; участие в эксперименте)»[14].

С.В. Бородин также говорит о наказуемости причинения вреда с согласия лица за исключением случаев трансплантации органов (тканей) человека[15]. А.И. Санталов, Т.В. Кондрашова, А.В. Иващенко относят к преступным деяниям лишь случаи причинения тяжкого или средней тяжести вреда здоровью человека с его согласия[16]. Практически аналогичную точку зрения высказывает Ю.М. Ткачевский. Так, он пишет: «При лишении жизни и причинении любого, кроме легкого, вреда здоровью согласие потерпевшего правового значения не имеет»[17]. Мы солидарны с мнениями последних авторов (А.И. Санталова, Т.В. Кондрашовой, А.В. Иващенко Ю.М. Ткачевского) и считаем, что причинение тяжкого или средней тяжести вреда здоровью с согласия лица должно признаваться (и признается) преступным.

Вместе с тем, отдельные акты причинения вреда здоровью с согласия лица (в отличие от согласия на причинение смерти) могут исключать преступность деяния. Если абсолютно все виды лишения жизни с согласия признаются преступными, то согласие лица на причинение физического вреда в определенных ситуациях может исключать преступность деяния в целом. Такие обстоятельства могут иметь место при случаях оперативного медицинского вмешательства, донорстве, занятиях спортом и т.п.

В этой связи, для случаев преступного причинения средней тяжести или тяжкого вреда здоровью согласие лица на его причинение собственному здоровью со стороны третьих лиц должно расцениваться как подстрекательство к преступлению, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Если же согласие было не реализовано по причине отказа третьих лиц от причинения вреда здоровью, вопрос об уголовной ответственности выразителя согласия должен оцениваться по правилам опять же ч. 5 ст. 34 и ч. 1 ст. 30 УК.

Согласие на лишение физической свободы (добровольное заточение), а равно на совершение объективно унизительных действий, исключает преступность деяния в целом и, соответственно, не может расцениваться как подстрекательство.

Уголовно-правовое значение согласия при посягательствах на половую свободу и половую неприкосновенность обусловлено двойственностью объекта таковых. Само посягательство на свободу выбора сексуального партнера и сексуального поведения лицом, достигшим 16-летнего возраста, предполагает полное игнорирование воли последнего. Соответственно, если имеется согласие на сексуальные отношения с конкретным лицом, речь о нарушении половой свободы идти не может. Этот факт не вызывает сомнений.

Совершенно иное значение имеет согласие при посягательствах на половую неприкосновенность личности. По общему правилу согласие малолетних (лиц в возрасте до 16 лет даже осознающих характер сексуальных отношений) не исключает уголовной ответственности и обусловливает квалификацию по нормам, предусматривающим ответственность за ненасильственные половые преступления – ст. 134, 135 УК РФ. Здесь, однако, в соответствии с действующим уголовным законодательством, согласие не может расцениваться как уголовно-значимое подстрекательство, ибо его выразитель не достиг возраста уголовной ответственности.

Определяя уголовно-правовое значение согласия на отчуждение собственником своих имущественных (имущества) прав в основном обращаются к положениям гражданского законодательства (ч. 1 ст. 209 ГК РФ). Так, Ю.М. Ткачевский говорит, что в случаях уничтожения или повреждения чужого имущества с согласия собственника речь идет не о согласии как таковом, а об осуществлении последним своего субъективного права, ибо этот вопрос регулируется нормами гражданского законодательства[18]. В целом это положение не вызывает возражений, хотя и требует некоторых уточнений. В частности, исходя из положений ч. 2 ст. 209 ГК (в соответствии с которыми собственник вправе по своему усмотрению совершать в отношении принадлежащего ему имущества любые действия, не противоречащие закону и иным правовым актам и не нарушающие права и охраняемые законом интересы других лиц), распоряжение своим имуществом не такое уж безграничное право.

Ученые-криминалисты обоснованно считают, что существуют некоторые уголовно-значимые ограничения распоряжения своим имуществом. Н.С. Таганцев, в этой связи, указывал: «Весь вопрос сводится только к точному установлению, принадлежит ли уступившему право на уступленный интерес и в каком объеме: с согласия собственника дома этот дом может быть разрушен до основания, но он не может быть сожжен, как скоро вокруг него находятся чужие строения»[19]. А.И. Санталов говорил о недопущении уничтожения совместного имущества либо чужой доли такового. Кроме того, замечал он, это правило распространяется на случаи уничтожения имущества, которое имеет большое общественное (хозяйственное, эстетическое и т.п.) значение[20].

Против последнего положения возражал А.Н. Красиков. По его мнению, поскольку в уголовном законе не предусмотрена особая уголовно-правовая охрана имущества, представляющего особую ценность или важность для общества, уничтожение такового с согласия устраняет преступность деяния. Вместе с тем, он высказывался за научно-практическую ценность этого положения с позиций его законодательного закрепления в качестве квалифицирующего обстоятельства при умышленном уничтожении или повреждении чужого имущества[21].

По сути свой эта мысль представляется обоснованной. Однако запрет на умышленное уничтожение, разрушение или порчу памятников истории и культуры уже на то время содержался в уголовном законодательстве (ст. 230 УК РСФСР). В действующем законодательстве имеется практически аналогичная норма, предусматривающая ответственность за уничтожение или повреждение памятников истории, культуры, природных комплексов или объектов, взятых под охрану государства, а также предметов или документов, имеющих историческую или культурную ценность (ст. 243 УК РФ). Далее, в качестве уголовно-правового ограничения пределов распоряжения имуществом А.Н. Красиков указывает на общественно опасный характер уничтожения такового[22].

Ю.М. Ткачевский также говорит об исключении уголовной ответственности за уничтожение или повреждение своего имущества, если такие действия не совершены общественно опасным способом и не повлекли тяжких последствий[23]. А.В. Иващенко связывает преступный характер уничтожения имущества, с принадлежностью его не только лицу лично, но и его близким. Кроме того, он указывает на преступный характер такого рода действия, если лицом преследовалась общественно вредная цель (например, получение компенсации за причиненный вред на основании договора о страховании)[24].

Суммируя сказанное, можно выделить следующие условия непреступности распоряжения имуществом, как самим собственником, так и третьими лицами с его согласия: а) волеизъявление распространяется только на имущество, лично принадлежащее собственнику; б) имущество не должно относится к историческим, культурным и другим памятникам, обладающим особым правовым статусом; в) способ отчуждения имущества не должен создавать угрозу причинения вреда интересам других собственников (быть общественно опасным), а равно выступать способом совершения иного преступления (преследовать общественно вредные цели). В противном случае, согласие на отчуждение (уничтожение, повреждение) имущества, данное третьим лицам, представляет собой подстрекательство к преступлению. В случаях же неудавшегося подстрекательства должны применяться положения ч. 5 ст. 34 и ч. 1 ст. 30 УК.

Таковы основные, на наш взгляд, правила признания согласия лица на причинение вреда собственным интересам со стороны третьих лиц своеобразным видом подстрекательства к преступлению, со всеми вытекающим отсюда уголовно-правовыми последствиями для «подстрекателя-потерпевшего».

Литература

1. Минская В.С. Криминологическое и уголовно-правовое значение поведения потерпевшего // Вопросы борьбы с преступностью. Выпуск 16. М.: Юрид. лит., 1972. С.11.
2. Коваленко С.Э. Смерть – естественное право? // Актуальные проблемы юриспруденции: Межвузовский сборник научных статей. Выпуск 4. Тюмень: Изд-во Тюменск. ун-та, 1999. С.43.
3. Эвтаназия в переводе с греческого означает – счастливая, легкая смерть. В современной трактовке эвтаназию связывают только с лишением жизни неизлечимо больного с его согласия врачом в целях облегчения страданий такого пациента (См., например: Лебедева Р.Н. Деонтология в клинической реаниматологии. Т.1. М., 1988; Фут Ф. Эвтаназия // Философские науки. М., 1990; Кондрашова Т.В. Проблемы уголовной ответственности за преступления против жизни, здоровья, половой свободы и половой неприкосновенности. Екатеринбург: Гуманитарный ун-т, 2000; и др.).
4. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. признавало наказуемым самоубийство, хотя санкции за это носили гражданско-правовой и церковный характер (ст.1472 – 1476).
5. Отечественное законодательство XI–XX веков: Пособие для семинаров. Часть II (XX в.) / Под ред. проф. О.И. Чистякова. М.: Юристъ, 2000. С.131.
6. См., например: Иванюшкин Ю.А. Категория марксистской этики и профессиональная врачебная мораль // Медицинская этика и деонтология. М., 1983. С.52; Котельников В.П. От Гиппократа до наших дней. М., 1987. С.59; Ковалев М.И. Право на жизнь и право на смерть // Гос. во и право. 1992. № 7. С.68–75; и др.
7. См., например: Таганцев Н.С. Русское уголовное право: Лекции. Часть общая. В 2 т. М.: Наука, 1994. Т.1. С.184; Зильбер А.П. Трактат об эвтаназии. Петрозаводск, 1998. С.257; Дмитриев Ю.А., Шленева Е.В. Право человека в Российской Федерации на осуществление эвтаназии // Гос-во и право. 2000. № 11. С.52–59; и др.
8. Минская В. Ответственность потерпевшего за поведение, способствовавшее совершению преступления // Сов. юстиция. 1969. № 14. С.15.
9. Фойницкий И.Я. Курс уголовного права. Часть Особенная. Посягательства личные и имущественные. Пятое издание. СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1907. С.67.
10. Таганцев Н.С. Русское уголовное право: Лекции. Т.1. С.184.
11. Там же. С.184.
12. Советское уголовное право: Часть Общая. Л.: Изд-во Ленинград. ун-та, 1960. С.370.
13. Немировский Э.Я. Советское уголовное право. Одесса, 1925. С.369; Жижиленко А.А. Преступления против личности. М.–Л., 1927. С.35.
14. Пионтковский А.А. Учение о преступлении по советскому уголовному праву. М.: Госюриздат, 1961. С.473; Дубовец П.А. Ответственность за телесные повреждения. М.: Юрид. лит., 1964. С.19; Загородников Н.И. Преступления против здоровья. М., 1969. С.24;
15. Уголовное право России. Часть Особенная: Учебник для вузов / Отв. ред. проф. Л.Л. Кругликов. М.: Изд-во БЕК, 1999. С.53.
16. Российское уголовное право: Особенная часть / Под ред. В.Н. Кудрявцева, А.В. Наумова. М.: Юристъ, 1997. С.59.
17. Курс советского уголовного права: Часть Общая. В 5 т. Л.: Изд-во Ленинград. ун-та, 1968. Т.1. С.518; Уголовное право. Общая часть: Учебник для вузов. М.: Издательская группа ИНФРА-М–НОРМА, 1997. С.285; Уголовное право Российской Федерации (Общая часть): Учебник / Под ред. проф. А.И. Марцева. Омск: Юридический ин-т МВД России, 1998. С.175.
18. Курс уголовного права. Общая часть. Том 1: Учение о преступлении. Учебник для вузов / Под ред. Н.Ф. Кузнецовой, И.М. Тяжковой. М.: Изд-во ЗЕРЦАЛО, 1999. С.445.
19. Курс уголовного права. Общая часть. Том 1: Учение о преступлении. С.445.
20. Таганцев Н.С. Русское уголовное право. Лекции. Т.1. С.183.
21. Курс советского уголовного права (Часть Общая). В 5 т. Л.: Изд-во Ленинград. ун-та, 1968. Т.1. С.517–518.
22. Красиков А.Н. Сущность и значение согласия потерпевшего в советском уголовном праве. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1976. С.28–29.
23. Там же. С.28.
24. Курс уголовного права. Общая часть. Том 1: Учение о преступлении. С.445.
25. Уголовное право Российской Федерации (Общая часть): Учебник / Под ред. проф. А.И. Марцева. С.175.

Опубликовано: Проблемы юридической ответственности: история и современность: Статьи по итогам Всероссийской научно-практической конференции / Под ред. Г.Н. Чеботарева. Часть 2. Тюмень: Изд-во Тюменск. ун-та, 2004.