Организация исправительного воздействия на заключенных мест лишения свободы Тюменской (Тобольской) губернии в первые годы Советской власти

В деле организации воспитательного воздействия на заключенных наиболее сложным оказались вопросы кадров и методического обеспечения исправительно-трудового процесса. Места заключения, с одной стороны, не располагали собственными возможностями для решения этих вопросов, с другой стороны, было признано, что руководство этим участком работы извне позволит избежать ведомственного подхода с присущим ему карательным уклоном в вопросах организации воспитательного процесса.

Авторы: Петров В.В., Петрова Ю.В.

Цель исправления преступников, отбывающих уголовные наказания, явилась отнюдь не изобретением советской пенитенциарной системы. Первым был, конечно же, период устрашения, про который И.Я. Фойницкий писал: «Ранние страницы истории уголовного права не знают мер наказания, зато знают месть в ее разнообразных формах»[1]. Однако, когда в 1819 году с разрешения и под покровительством императора Александра I в Санкт-Петербурге было образовано Попечительское о тюрьмах общество, его устав предусматривал содействие нравственному исправлению преступников. К средствам исправления были отнесены:

• постоянный надзор за заключенными;
• размещение их по роду преступлений;
• наставление их в правилах христианского благочестия и доброй нравственности, на оном основанной;
• занятие их приличными упражнениями;
• заключение провинившихся или буйствующих в уединенное место[2] .

В идеале для достижения поставленных целей и успешного применения средств исправления необходимо было создать в России сеть учреждений, обладающих различным потенциалом карательного и воспитательного воздействия, для содержания различных категорий арестантов. Это явилось одной из целей тюремной реформы 1879 года. На деле же все оказалось не так просто.

Так, на начало 1917 года в Тобольской губернии функционировали:

• Тобольская каторжная тюрьма;
• Исправительное арестантское отделение;
• Губернская тюрьма (г. Тобольск);
• 8 уездных тюрем (Тюменская, Ишимская, Курганская, Тарская, Туринская, Тюкалинская, Ялуторовская, Березовская).

Однако по «Годовой ведомости о движении тюремного населения в местах заключения Тобольской губернии за 1915 год», как, впрочем, и за другие годы, специализация прослеживается только у каторжной тюрьмы (содержатся только присужденные в каторжные работы) и у исправительного арестантского отделения (содержатся только присужденные в исправительные арестантские отделения). Все остальные места заключения полифункциональны, то есть в них содержатся все категории заключенных, как-то: подсудимые и следственные; срочные, присужденные к аресту, содержанию в крепости, тюрьме, исправительном арестантском отделении, присужденные к каторжным работам; пересыльные; по распоряжению административных властей (дознание проводят жандармские власти); несостоятельные должники[3].

Таким образом, оставалось актуальным одно из основных положений, которым обосновывалась необходимость проведения тюремной реформы: «арестантская масса содержалась без разделения по категориям. Следственные были в одних камерах о осужденными, приговоренные к краткому аресту – вместе с каторжными»[4], что явно не способствовало достижению цели исправления преступников.

Первые шаги органов Советской власти в сфере исполнения наказания в виде лишения свободы были связаны с определением не только целей наказания, но и средств их достижения. Постановление НКЮ от 23 июля 1918 г. «О лишении свободы, как мере наказания, и о порядке отбывания такового» (Временная инструкция) предусматривало образование специального подразделения - 1-го отделения, в обязанности которого вменялась разработка воспитательно-трудовых методов и карательных мер.

Отсутствие четких ориентиров и практического опыта являлось серьезным препятствием проведению реформы мест заключения. Это вызвало необходимость образования в Карательном отделе НКЮ особых совещаний по пенитенциарным вопросам теоретического характера и по вопросам практического применения воспитательно-трудовых мер, которые работали под председательством заведующего Карательным отделом.

В числе методов воспитательного воздействия применительно к жизни и существующим условиям мест заключения Временная инструкция выделяла профессиональное обучение, общее образование и воспитание. Вместе с тем это положение Инструкции скорее всего необходимо воспринимать как провозглашение принципа, требующего материального обеспечения для его практической реализации. Ибо повсеместно в местах заключения отсутствовали реальные условия для организации такой работы. Однако становление новой тюремной системы свидетельствует о том, что этому делу придавалось серьезное значение.

В деле организации воспитательного воздействия на заключенных наиболее сложным оказались вопросы кадров и методического обеспечения исправительно-трудового процесса. Места заключения, с одной стороны, не располагали собственными возможностями для решения этих вопросов, с другой стороны, было признано, что руководство этим участком работы извне позволит избежать ведомственного подхода с присущим ему карательным уклоном в вопросах организации воспитательного процесса. Декретом СНК от 30 июня 1920 года «О передаче Народному Комиссариату просвещения культурно-просветительной работы в местах лишения свободы» общее руководство постановкой дела образования в местах лишения свободы было возложено на Народный Комиссариат просвещения, в обязанности которого вменялось выделение средств на школы, библиотеки, другие культурно-просветительские мероприятия среди заключенных. Внешкольным подотделам отделов народного образования приписывалось: общее руководство организацией работы библиотек, устройство спектаклей, лекций, митингов и других мероприятий в местах лишения свободы.

Проблему кадрового обеспечения губернские управления мест заключения решали путем активного привлечения отбывающих наказание и подследственных. Так, в приказе №50 по Тюменскому ГУМЗ от 14 мая 1923 года читаем: «Считаясь со скудным наличием средств, отпускаемых центром на оплату личного состава управления» … предлагалось «в исключительных случаях пользоваться трудом заключенных в качестве технических работников»[5] . Однако реально масштабы использования заключенных на административных должностях выходили далеко за рамки «исключительных случаев». Главное УМЗ в своем циркуляре №225 от 13 июля 1923 года отмечало: «бывают случаи, когда вся низшая администрация и охрана мест заключения за отсутствием средств формируется их самих же заключенных»[6] .

Все это в полной мере относилось к организации воспитательной работы. По ходатайствам коллегии исправительно-трудового дома допускалось «возложение обязанностей воспитателей, их помощников и инструкторов на заключенных общих мест заключения или лагерей, если эти люди обладают соответствующей подготовкой»[7] . Более того, своим циркуляром №27 от 29 января 1923 года ГУМЗ разрешало освобождать от обязательных работ заключенных, работающих по культурно-просветительской части (нештатные преподаватели, артисты)[8] .

В этот же период четко обозначился классовый подход к организации этой работы. Главное управление указывало Тюменскому Губумзак на недопустимость работы в культпросвете социально чуждых элементов и разъясняло, что «в культурно-просветительскую работу должны вовлекаться по возможности только пролетарские элементы»[9] .

Отдельной проблемой было привлечение к воспитательной работе подследственных и подсудимых, что в этот период не допускалось в принципе. Но поскольку подследственные составляли от 20 до 50 % содержащихся в местах заключения, возникали казусы, подобные описанному в рапорте заведующего воспитательной частью Тюменского исправдома от 13 февраля 1923 года: «Доношу, что по распоряжению губпрокурора от 12 февраля следственные и заключенные члены политпросвета в числе 12-ти человек с работ сняты, в силу чего вся культурно-просветительская работа исправдома стоит…»[10]. Несмотря на запреты, подследственных продолжали использовать не только на работах в воспитательной части. Например, подследственный Семен Плигун (Ялуторовский арестный дом) работал курьером у своего следователя[11] .

Положение об общих местах заключения РСФСР, утвержденное постановлением НКЮ от 15 ноября 1920 г. вводит понятие нового средства воспитательного воздействия – «учебно-воспитательное» составной частью которого является культурно-просветительская работа и реализация которого целиком возлагается на администрацию мест заключения.

Впервые в нормативном документе были определены основные функции воспитателя, на которого возлагались изучение личности и характера порученных его наблюдению заключенных, наблюдение за характером взаимоотношений в их среде, поведением их на производстве и в свободное от работ время, фиксация изменений в характере и поведении заключенных, которые явились результатом принятых в отношении их мер.

Положение закрепило обязательность обучения в школе для всех заключенных, не достигших 50-летнего возраста[12] . На педагогическую коллегию и руководителей внешкольных занятий возлагались обязанности организации лекций, бесед, проведения занятий по отдельным предметам, наблюдения за чтением заключенных, дачи им рекомендаций относительно выбора книг для чтения, периодической проверки усвоения ими прочитанного.

В дальнейшем была применена следующая классификация форм воспитательной работы:

• работа школьная (ликвидация безграмотности общей и политической; школы повышенного типа, включающие отделения с техническим и сельскохозяйственным уклоном);
• работа политическая (лекции, беседы, занятия по политграмоте);
• внешкольная работа (библиотеки, лекции, спектакли, концерты и др.)[13].

Так, в Тюменском исправдоме действовал хор, в котором пели и осужденные, и следственные, и мужчины, и женщины[14] . В Ишимском исправдоме работал театр и руководство учреждения было озабочено подысканием театрального помещения «для постановки платных спектаклей для граждан, на улучшение учебно-воспитательной части»[15].

Таким образом, в основу деятельности учебно-воспитательной части было положено формирование у заключенных определенной мировоззренческой позиции, отвечающей требованиям утверждающегося политического строя.

Исходя из принципа: «весь мир насилья мы разрушим до основанья…» при-шедшие к власти большевики с первых же шагов в «новой пенитенциаристике» постарались заменить религиозное воспитание на его противоположность – воспитание атеистическое. В.И. Ленин писал: «Мы должны бороться с религией. Это - азбука всего материализма и, следовательно, марксизма. Но марксизм не есть материализм, остановившийся на азбуке. Он говорит: надо уметь бороться с религией, а для этого надо материалистически объяснить источник веры и религии у масс. Борьбу с религией нельзя ограничивать абстрактно-идеологической проповедью, нельзя сводить к такой проповеди; эту борьбу надо поставить в связь с конкретной практикой классового движения, направленного к устранению социальных корней религии»[16] .

Провозгласив себя атеистами, большевики поставили перед собой цель воспитать «нового человека», достойного жить в коммунистическом обществе. Одним из направлений коммунистического воспитания было нравственное совершенствование человека, что во все времена являлось прерогативой церкви. В.И. Ленин выдвинул ответный и единственный моральный императив - нравственно все то, что служит разрушению старого, эксплуататорского общества и способствует строительству нового, коммунистического общества. Именно здесь нужно искать корни не только идеи «перековки», пышно расцветшей в ГУЛАГе, но методов ее реализации. Говорят, именно в Соловковском лагере особого назначения висел лозунг: «Железной рукой загоним человечество к счастью».

Первым актом устранения церкви из активной общественной жизни стал декрет от 23 января 1918 г. об отделении церкви от подобных задач, послужил основой для полного произвола на местах по отношению к церкви и ее служителям. Повсеместной практикой стали самовольное закрытие церквей, конфискация для революционных нужд церковного имущества и предметов культа, аресты священнослужителей и привлечение их к принудительным работам.

Внутри самой православной церкви произошел раскол, спровоцированный органами ВЧК. Часть молодых церковнослужителей объявили в мае 1922 г. о ликвидации патриаршества и провозгласили создание так называемой «Живой церкви», свободной от «затхлых» догм православия и отражающей живой дух революционной эпохи. Советская власть взяла новую церковь под свою опеку.

Усилилась и антирелигиозная пропаганда. В первичных партийных и революционных кругах этот вид идеологической работы был объявлен едва ли не ведущим.

РКП(б) закрепила за собой монополию на духовную жизнь общества и приступила к реализации задачи воспитания «нового человека».

Не избежали этих процессов и места лишения свободы, в том числе и Тюменской губернии. Не могло быть и речи о наличии должностей священнослужителей в местах заключения. Церкви (где они существовали) были закрыты. Искоренялись любые, даже внешние, проявления религиозности. Так, в письме начальника Губернского управления мест заключения Шерстнева начальнику Тюменского исправдома от 12 мая 1923 года говорилось: «Губумзаку известно, что у заключенных вверенного Вам исправдома в некоторых камерах имеются иконы, чего в исправительных домах среди заключенных быть не должно. А посему, предлагается данное явление искоренить - иконы убрать...»[17].

Таким образом, атеистическое воспитание осужденных, являясь составной частью идеологической, политико-воспитательной работы, занимало одно из важных мест в системе воздействия на осужденных, их исправлении и перевоспитании, подготовки к жизни и труду на свободе.

В период после окончания гражданской войны и до принятия Исправительно-трудового кодекса 1924 года формируется основа концепции исправительно-трудового воздействия на отбывающих наказание. Стержнем ее стало привлечение заключенных к общественно полезному труду.

Трудоустройство лиц, содержащихся в российских местах лишения свободы, во все времена представляло собой серьезную проблему. Временному правительству досталась в наследство довольно пестрая тюремная система с контингентом, обеспеченным работой менее, чем на 50%. Проведенная 17 марта 1917 г. широкомасштабная амнистия положения не изменила. Несмотря на то, что количество заключенных к 1 апреля 1917 года сократилось по сравнению с 1 марта того же года на три четверти, трудоустроены были все те же 50%. Кроме того, наполняемость мест заключения очень быстро начала восстанавливаться.[18]

После гражданской войны система исполнения уголовных наказаний испытывала большие финансовые затруднения. С учетом этого «Положением об общих местах заключения» (Постановление НКЮ от 15 ноября 1920 г.) устанавливалось, что «содержание мест заключения должно, по возможности, окупаться трудом самих заключенных». Однако это самое «по возможности» никак не снимало остроты проблемы. Народный Комиссариат юстиции, в чьем ведении на тот период находились общие места заключения, разослал на места циркулярное письмо № 52 от 22 июня 1922 года. В нем предписывалось отнести на местные бюджеты расходы на содержание судебных и исправительных учреждений за исключением личного состава, канцелярских, хозяйственных и почтово-телеграфных расходов и путевого довольствия губернских отделов юстиции.[19]

Реализацией этой идеи пришлось заниматься уже НКВД, которому постановлением СНК от 25 июля 1922 года было передано управление всей системой мест лишения свободы. Так, в циркуляре Тюменского губернского управления мест заключения № 440 от 18 ноября 1922 года говорилось: «Вслед за реорганизацией мест заключения в смысле объединения в административном подчинении, они станут на путь самоснабжения, стремясь таким образом к достижению совершенства исправительно-трудовой политики»[20]. Главное управление мест заключения со своей стороны требовало, чтобы «рационально-поставленный труд заключенных...был максимально использован с тем, чтобы всячески приближаться к самоокупаемости мест заключения»[21].

Однако на местах не разделяли оптимизма губернского и центрального руководства. Начальник Тобольского исправительно-трудового дома писал в губернское управление 20 января 1923 года: «На основании циркуляра от 18 ноября 1922 года № 440 настоящим доношу, что Тобольский исправдом в данное время без поддержки Губернского управления на самоснабжении существовать не может ввиду тех обстоятельств, что ... имеет силы заключенных только почти по обслуживании необходимых нужд самого исправдома»[22]. Подобные заявления подкреплялись сметами и расчетами, с которыми Управление вынуждено было считаться[23].

Главным препятствием на пути реализации поставленной задачи являлось отсутствие в исправительно-трудовых домах собственной производственной базы. В 1 квартале 1923 года в трех исправдомах Тюменской губернии - Тюменском, Тобольском и Ишимском - функционировало 15 кустарных мастерских (сапожные, столярные, шорная, горшечная, ювелирная и др.), в каждой из которых работало от одного до десяти заключенных. В марте-апреле 1923 года таким образом было трудоустроено 62 человека, что составило чуть более 7% от общего числа контингента исправдомов и около 17% от всех трудоустроенных[24]. Естественно, такое положение никак не вязалось с требованиями вышеупомянутого циркуляра № 440: «В дальнейшем надлежит мыслить не о кустарной промышленности, а о фабрично-заводской и последовательно готовиться со сметами и планами различного рода крупных предприятий»[25].

Основная масса трудящихся заключенных была занята так называемыми внешними работами, каковыми считались все платные работы, производившиеся за оградой места заключения. Недостатком таких работ был их зачастую разовый характер. Например, из 63 человек , трудоустроенных на внешних работах в Ишимском исправдоме на 1 марта 1923 года (47,3% от общего числа заключенных), 9 человек работали на заимке исправдома, 1 - на мельнице, остальные 53 человека - по заявкам в госучреждениях и у частных граждан[26]. Аналогичная картина наблюдается и по остальным исправдомам.

Использовались заключенные и на административных должностях. Ревизией РКИ от 5 мая 1923 года было установлено, что в канцелярии Тюменского исправдома все 8 работающих - заключенные, счетоводом хозчасти также являлся заключенный, еще один заключенный работал в кассе учебно-воспитательной части. Таким способом администрация исправдома пыталась перекрыть недостаток сотрудников[27].

Еще одной причиной слабой трудоустроенности заключенных являлась полифункциональность мест заключения данного периода. Исправительно-трудовые дома совмещали в себе, говоря нынешним языком, следственный изолятор, исправительное учреждение и пересыльный пункт. В октябре-ноябре 1922 года следственных и пересыльных заключенных содержалось: в Тюменском исправдоме - 24,6%; в Тобольском - 18,5%; в Ишимском - 21,9%; в первой половине 1923 года это число подходило к 50%[28]. Выводить их на внешние работы было запрещено, а внутренних работ, как мы уже видели, было крайне мало. И, тем не менее, к середине 1923 года исправительно-трудовые дома Тюменской губернии начали получать прибыль от труда заключенных[29].

Таким образом, в первые годы после гражданской войны начала внедряться система самоокупаемости мест лишения свободы. Будучи примененной как экстренная мера, в дальнейшем она из исключения стала правилом и даже была возведена в ранг государственной политики.

Итак, несмотря на отсутствие в первые годы Советской власти сформировавшейся теории исполнения наказаний, уже тогда (причем и на региональном уровне), наряду с реализацией кары достаточно четко обозначились такие средства воздействия на отбывающих наказания, как труд, обучение и проведение воспитательных мероприятий.

Источники и литература

1. Цит. по: Бажанов О.И. Прогрессивная система исполнения наказания. Минск: Наука и техника, 1981. С.7.
2. Подробнее см.: Уголовно-исполнительное право России: Учебник под ред. А.И. Зубкова. М.: Норма, 1999. С.4.
3. Тобольский филиал государственного архива Тюменской области (ТФ ГАТО), Ф. 331, Оп. 23, Д. 7, Л. 62-88.
4. Обзор деятельности Главного Тюремного управления за 1879-1889 годы. Цит. по: Гернет М.Н. История царской тюрьмы, Т. 3., М.: Государственное издательство юридической литературы, 1961. С.355.
5. Государственный архив Тюменской области (ГАТО), Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 16, Л. 34.
6. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 21, Л. 118.
7. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 21, Л. 35.
8. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 1, Л. 9.
9. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 24, Л. 273.
10. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 25, Л. 89.
11. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 2, Л. 141.
12. См. также циркуляр НКЮ № 211 от 6.07.23: ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 1, Л. 46.
13. Из циркуляра ГУМЗ № 73 от 6.12.22: ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 1, Л. 2.
14. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 24, Л. 241.
15. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 24, Л. 60-61.
16. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 17. С. 418.
17. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 24, Л. 206.
18. См.: Детков М.Г. Содержание пенитенциарной политики российского государства и ее реализация в системе исполнения уголовного наказания в виде лишения свободы в период 1917- 1930 годов. М.: РИПКР МВД России, 1992. С. 7-9.
19. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 1, Л. 19.
20. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 29, Л.76.
21. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 1, Л. 13.
22. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 29, Л. 95.
23. См., например: «Заключение начальника отдела снабжения Губумзак по материалу, собранному согласно циркулярного распоряжения № 440 от 18 ноября 1922 г.» – ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 29, Л.115.
24. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 29, ЛЛ. 232-236, 266-269.
25. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 29, Л. 77.
26. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 29, Л. 148-157.
27. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 2, Л. 67-68.
28. ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 2, Л. 49, Д. 28, ЛЛ. 6, 8, 10
29. См., например: ГАТО, Ф. Р-127, Оп. 1, Д. 29, Л. 358-360.

Опубликовано: Правовая политика и правовая жизнь: академический и вузовский юридический научный журнал. № 4. Саратов-Москва, 2003.