Уголовно-правовые инновации российского законодателя: критический взгляд

В последние несколько лет система права в России испытывает на себе бурное влияние инновационной законодательной деятельности, которая является инструментом и результатом проводимой в стране государственной политики, ознаменованной лозунгом «Глобализация. Модернизация. Инновация». Разумеется, обновление законодательства есть имманентное свойство современного позитивного права. Однако залог эффективности законодательных нововведений состоит не только в их социальной обусловленности, но и в том, насколько новые нормы соответствуют традиционным правовым принципам, сложившейся и проверенной на практике системе законодательства. К сожалению, в отрасли уголовного права обозначенный инновационный законодательный процесс лишен упомянутых позитивных свойств. За большим количеством уголовно-правовых инноваций скрывается их низкое качество.

Автор: Шарапов Р.Д.

В последние несколько лет система права в России испытывает на себе бурное влияние инновационной законодательной деятельности, которая является инструментом и результатом проводимой в стране государственной политики, ознаменованной лозунгом «Глобализация. Модернизация. Инновация».

Разумеется, обновление законодательства есть имманентное свойство современного позитивного права. Однако залог эффективности законодательных нововведений состоит не только в их социальной обусловленности, но и в том, насколько новые нормы соответствуют традиционным правовым принципам, сложившейся и проверенной на практике системе законодательства. К сожалению, в отрасли уголовного права обозначенный инновационный законодательный процесс лишен упомянутых позитивных свойств. За большим количеством уголовно-правовых инноваций скрывается их низкое качество. Обрисую критический взгляд на некоторые из них.

1. В июне 2009 г. в уголовное и уголовно-процессуальное законодательство России включены нормы, регламентирующие новый институт в области противодействия преступности – досудебное соглашение о сотрудничестве[1]. Уголовно-политическое значение данного института состоит в том, что он является одним из средств реализации идеи компромисса в борьбе с преступностью, когда снижение цены последней достигается за счет позитивного посткриминального поведения самих преступников в обмен на смягчение уголовно-правовой репрессии либо освобождение от таковой вовсе.

Введение досудебного соглашения о сотрудничестве – правильный, хотя и запоздалый шаг российского законодателя. Органы уголовного преследования получили мощное правовое средство «раскола» преступных сообществ и организованных преступных групп, способное, как представляется, серьезно повысить раскрываемость преступлений, совершенных в соучастии. Поэтому эффективность данной меры особенно высока в деле противодействия групповой, прежде всего организованной преступности, что многократно доказано практикой борьбы с преступлениями в других странах, например, таких как Италия и США.

Однако, введение досудебного соглашения о сотрудничестве в российских условиях, к сожалению, в очередной раз сопровождается неудовлетворительным законодательным оформлением новых норм, благодаря традиционному для российского законодателя последних лет нормативному невежеству и отсутствию системного видения материи отраслей права криминального цикла.

Главная проблема правовой регламентации досудебного соглашения о сотрудничестве, на мой взгляд, состоит в том, что принимая Федеральный закон РФ от 29 июня 2009 г. № 141-ФЗ, законодатель не обрел понимания истинной правовой природы нового правового института. Понятие досудебного соглашения о сотрудничестве, порядок его реализации, а также процессуальные последствия зафиксированы в уголовно-процессуальном законе (п. 61 ст. 5, глава 40¹ УПК РФ), что закономерно. Однако законодатель этим не ограничился и снабдил досудебное соглашение о сотрудничестве конкретными уголовно-правовыми последствиями, предусмотрев в уголовном законе такое соглашение в качестве основания для существенного смягчения наказания (ч. 2, 4 ст. 62 УК РФ). Получается, что досудебное соглашение о сотрудничестве не является исключительно уголовно-процессуальным средством, а является самостоятельным обстоятельством, смягчающим наказание.

Благодаря этой законодательной эклектике, норма, предусмотренная ч. 4 ст. 62 УК РФ, оказалась откровенно противоречащей принципу справедливости (ст. 6 УК РФ) и обладающей серьезным криминогенным потенциалом. Мало того, что досудебное соглашение о сотрудничестве по соответствующей категории уголовных дел блокирует назначение наказания в виде пожизненного лишения свободы (а теоретически и смертной казни), исключается также применение сверхдлительных сроков лишения свободы.

Так по ч. 2 ст. 105 УК РФ (особо тяжкое преступление, приносящее наибольшее горе потерпевшей стороне и нередко вызывающее широкий общественный резонанс), в случае заключения и выполнения подсудимым досудебного соглашения о сотрудничестве, суд может назначить ему наказание в виде лишения свободы на срок не более 13 лет и 3 месяцев (!). Таким же пределом ограничен суд при назначении наказания по ч. 3 ст. 205 УК РФ, предусматривающей, кстати, минимальный размер санкции в виде пятнадцати лет лишения свободы.

Примечательно, что положения ч. 4 ст. 62 УК РФ не предусматривают такого важного условия для смягчения наказания как отсутствие отягчающих обстоятельств. В этом плане ч. 2 и ч. 4 ст. 62 УК РФ оказались явно не согласованными.

Критикуемая уголовно-правовая норма выглядит лазейкой для убийц, террористов и других особо опасных преступников, позволяющей им избежать строгой заслуженной ответственности. Не исключено, что она может приниматься ими в расчет при планировании наиболее изощренных убийств, террористических актов и других преступлений, наказываемых пожизненным лишением свободы и смертной казнью, обусловливая групповой характер таких преступлений с тем, чтобы на случай разоблачения обеспечить себе снисхождение при назначении уголовного наказания посредством досудебного соглашения о сотрудничестве. В условиях неприменения смертной казни в России, слабой защищенности населения от криминала иначе как циничной такую позицию законодателя назвать нельзя.

Напрашивается рекомендация для правоприменителей – блокировать применение института досудебного соглашения о сотрудничестве по наиболее громким уголовным делам об убийствах и террористических актах, если выполнение условий соглашения обвиняемым не способствует предупреждению и раскрытию других преступлений. Здесь широта дискреционных полномочий правоприменителя, заложенная в основания отказа в заключении досудебного соглашения о сотрудничестве (ч. 3 ст. 317¹, п. 2, ч. 1 ст. 317² УПК РФ), как нестранно, может сыграет положительную роль.

Полагаю, что придание досудебному соглашению о сотрудничестве уголовно-правового статуса обстоятельства, смягчающего наказание – ошибочное решение законодателя, противоречащее самому понятию такого соглашения. Согласно п. 61 ст. 5 УПК РФ досудебное соглашение о сотрудничестве – это соглашение между сторонами обвинения и защиты, в котором указанные стороны согласовывают условия ответственности подозреваемого или обвиняемого в зависимости от его действий после возбуждения уголовного дела или предъявления обвинения. Следовательно, мера уголовной ответственности виновного зависит не от факта заключения досудебного соглашения о сотрудничестве, а от его позитивного посткриминального поведения (явка с повинной, активное способствование раскрытию и расследованию преступления, изобличению и уголовному преследованию других соучастников преступления, розыску имущества, добытого в результате преступления).

Основанием для существенного смягчения меры уголовной ответственности, таким образом, должно быть исключительно деятельное раскаяние, предусмотренное п. «и» ч. 1 ст. 61 УК РФ. А досудебное соглашение о сотрудничестве является процессуальным средством фиксации такого деятельного раскаяния, признаваемого в качестве обстоятельства, смягчающего наказание. Правовое значение досудебного соглашения о сотрудничестве состоит в том, что оно является, во-первых, уголовно-процессуальной гарантией права субъекта преступления на смягчение уголовного наказания в случае деятельного раскаяния, а во-вторых, влечет процессуальное поощрение подсудимого в виде постановления приговора без проведения судебного разбирательства (ст. 316, 317⁷ УПК РФ).

2. В соответствии с Федеральным законом от 22 июля 2010 г. № 155-ФЗ «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации и в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации» перечень обстоятельств, отягчающих наказание, предусмотренный ч. 1 ст. 63 УК РФ, был дополнен таким обстоятельством как «совершение умышленного преступления сотрудником органа внутренних дел»[2].

Прежде всего, наблюдается неясность в том, по какой категории уголовных дел об умышленных преступлениях сотрудников ОВД в объем обвинения может включаться новое отягчающее обстоятельство, предусмотренное п. «о» ч. 1 ст. 63 УК РФ – по всем таким делам либо только в тех случаях, когда сотрудник совершает умышленное преступление, никак не связанное с его служебной деятельностью, без использования своих служебных полномочий?

Думается, что учет соответствующего отягчающего обстоятельства возможен лишь по последней категории уголовных дел, когда, скажем, милиционер совершает бытовое или иное общеуголовное преступление, не связанное с его служебной деятельностью в роли представителя власти или иного должностного лица. Исходя из системы норм действующего УК РФ, сотрудник ОВД, совершивший умышленное преступление в связи со своей служебной деятельностью, в том числе с использованием служебных полномочий, обычно является субъектом общего или специального должностного преступления, ответственность за которое предусмотрена ст. 285, 286, 299, 300, 301, 302 УК РФ и др.

Регламентируя уголовную ответственность за должностные преступления, законодатель учитывает то обстоятельство, что такие преступления могут быть совершены исключительно специальным субъектом – должностным лицом, коим и является сотрудник ОВД как представитель власти. Отсюда, вменение такого отягчающего обстоятельства как совершение умышленного преступления сотрудником ОВД в случаях, когда сотрудник обвиняется в совершении должностного преступления, неправомерно, так как данное обстоятельство фактически предусмотрено статьей Особенной части УК РФ в качестве признака должностного преступления. Иное означало бы не только нарушение прямого запрета, предусмотренного на сей счет ч. 2 ст. 63 УК РФ, но и противоречило бы принципу справедливости, являясь не чем иным как двойным вменением. Данный вывод распространяется, по моему мнению, также и на те составы общеуголовных преступлений, которые в качестве квалифицирующего признака предусматривают использование виновным своего служебного положения при совершении преступления.

Очерченная сфера применения отягчающего обстоятельства, предусмотренного п. «о» ч. 1 ст. 63 УК РФ, свидетельствует о том, что более строгая уголовная ответственность сотрудника ОВД за совершение им умышленного преступления обусловлена вовсе не повышенной общественной опасностью последнего, а исключительно особым статусом виновного, который на момент совершения преступного деяния состоял на службе в милиции или иных подразделениях МВД РФ и имел специальное звание.

Пожалуй, в качестве основания такой позиции законодателя резонно считать повышенные требования, предъявляемые законодательством к режиму законности жизнедеятельности сотрудников ОВД, и что их служебное и бытовое поведение должно быть образцом законопослушания, а сами они как стражи закона не могут быть запятнаны не только преступлением, но и любым поведением, противоречащим Кодексу чести рядового и начальствующего состава ОВД. Однако, аналогичные, а то и более жесткие требования к поведению на службе и вне ее предъявляются к работникам прокуратуры, судьям и другим представителям правоохранительных органов. И органы эти, как известно, не исчерпываются органами внутренних дел.

О других категориях правоохранителей, кроме как о сотрудниках ОВД, законодатель в п. «о» ч. 1 ст. 63 УК РФ почему-то не упоминает, неужели считая прокурорскую, судейскую и прочую «силовую» преступность не столь опасной? Очевидно, что в такой редакции анализируемая уголовно-правовая норма явно противоречит принципу равенства граждан перед законом (ст. 4 УК РФ) и ввиду конституционно-правовой природы этого принципа (ст. 19 Конституции РФ) вполне может стать предметом конституционного правосудия.

3. Другой инновацией Федерального закона от 22 июля 2010 г. № 155-ФЗ стало введение в главу 30 Особенной части УК РФ ст. 286¹, предусматривающей новый состав преступления «Неисполнение сотрудником органа внутренних дел приказа».

При более детальном его рассмотрении обнаруживается, что это преступление есть ни что иное как «преступное бездействие власти» только в сфере деятельности ОВД, которое традиционно в отечественном уголовном праве квалифицировалось в зависимости от формы вины по статье о злоупотреблении должностными полномочиями или халатности[3]. Не случайно в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 16 октября 2009 г. № 19 «О судебной практике по делам о злоупотреблении должностными полномочиями и о превышении должностных полномочий» особо отмечается: «Ответственность по статье 285 УК РФ наступает также за умышленное неисполнение должностным лицом своих обязанностей в том случае, если подобное бездействие было совершено из корыстной или иной личной заинтересованности, объективно противоречило тем целям и задачам, для достижения которых должностное лицо было наделено соответствующими должностными полномочиями, и повлекло существенное нарушение прав и законных интересов граждан или организаций либо охраняемых законом интересов общества и государства»[4].

Поэтому говорить о криминализации ранее неизвестного российскому уголовному законодательству общественно опасного деяния здесь, конечно, нельзя. Исключением, пожалуй, можно считать те случаи, когда сотрудник ОВД умышленно не совершает во исполнение полученного приказа действия, которые не связаны с его функциями как представителя власти, а также не являются организационно-распорядительными или административно-хозяйственными полномочиями. Впрочем квалификация таких ситуаций по ст. 286¹ УК РФ, как представляется, возможна лишь теоретически и маловероятна практически. Обязательным признаком состава данного преступления является общественно опасное последствие в виде существенного вреда правам и законным интересам граждан или организаций либо охраняемым законом интересам общества или государства. А таковой вред может быть причинен сотрудником ОВД, неисполнившим приказ, если он бездействовал как должностное лицо, не исполняя функции представителя власти, организационно-распорядительные или административно-хозяйственные полномочия.

Вряд ли существенным отличием состава преступления, предусмотренного ст. 286¹ УК РФ, от состава злоупотребления должностными полномочиями (ст. 285 УК РФ) является то, что диспозиция новой нормы не предусматривает мотив преступления в качестве обязательного признака состава, тогда как злоупотребление должностными полномочиями может быть совершено исключительно из корыстной или иной личной заинтересованности. Неисполнение сотрудником ОВД приказа не из личной заинтересованности, а по мотивам ложно понятых интересов службы исключает состав данного преступления, ибо в этом случае отсутствует умышленная вина (сотрудник неверно оценивает законный приказ, считая его неправомерным). Поэтому представляется, что в случаях умышленного неисполнения сотрудником ОВД законного приказа мотивы содеянного могут быть только личными, в том числе корыстными.

В итоге, учитывая умышленный характер неисполнения сотрудником ОВД приказа, состав данного преступления фактически является специальной уголовно-правовой нормой по отношению к ст. 285 УК РФ. При этом полностью не оправдались надежды законодателя, очевидно, пытавшегося при помощи ст. 286¹ УК РФ установить строгую юридическую ответственность для сотрудников ОВД, умышленно не исполнивших приказ начальника.

Произошло все с точностью до наоборот – уголовная ответственность за бездействие должностных лиц ОВД стала привилегированной, ибо оказалась существенно менее строгой по сравнению с ответственностью за аналогичное деяние иных должностных лиц. Достаточно сравнить санкции ст. 286¹ и ст. 285 УК РФ: если ч. 1 ст. 285 УК РФ предусматривает ответственность за преступление средней тяжести, то ч. 1 ст. 286¹ УК РФ – преступление небольшой тяжести, а предусмотренный в ч. 3 ст. 285 УК РФ максимальный предел санкции в 10 лет лишения свободы за злоупотребление должностными полномочиями, повлекшее тяжкие последствия, сокращен ровно вдвое в ч. 2 ст. 286¹ УК РФ, где наступление тяжких последствий предусмотрено в качестве квалифицирующего признака неисполнения приказа сотрудником ОВД.

Сказанное позволяет заключить, что упомянутые уголовно-правовые инновации являются необоснованным шагом законодателя как с юридической, так и с уголовно-политической точки зрения, обнажают старые и, к сожалению, привычные проблемы уголовно-правовой политики современной России, а именно уголовно-правовую кампанейщину (изменение уголовного законодательства как непременный атрибут политических кампаний по борьбе с различными видами общественно опасного поведения), бессистемное уголовное нормотворчество (научно необоснованное введение в уголовный закон специальных норм, в том числе предусматривающих ответственность за частные эпизоды уже ранее криминализированных деяний), нормотворческое невежество (нарушение правил законодательной техники)[5].

Источники и литература

1. О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации и Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации: Федеральный закон РФ от 29 июня 2009 г. № 141-ФЗ // Собрание законодательства РФ. 2009. № 26. ст. 3139.
2. Собрание законодательства РФ. 2010. № 30. ст. 3986.
3. Волженкин Б.В. Служебные преступления: Комментарий законодательства и судебной практики. СПб., 2005. с. 103.
4. Бюллетень Верховного Суда РФ. 2009. № 12. с. 6.
5. Шарапов Р.Д. Системность уголовного законодательства России в условиях бессистемной уголовно-правовой политики // Системность в уголовном праве. Материалы II Российского Конгресса уголовного права, состоявшегося 31 мая – 1 июня 2007 г. М., 2007. с. 500.

Опубликовано: Актуальные проблемы уголовной и уголовно-процессуальной политики Российской Федерации: материалы международной науч.-практ. конф. (Омск, 25 февраля 2011 г.). – Омск: Омский юридический институт, 2011.